Створені відповіді
-
Записи
-
Журнал боевых действий 12 А (2 формирование). Здесь период с 25.08.1941 по 15.10.1941 — оборона на реке Самара, Синельниково, отход на тыловые рубежи
Журнал боевых действий 12 А (2 формирование). Здесь период с 25.08.1941 по 24.09.1941 – оборона реки Днепр в районе Запорожья и южных районов Днепропетровской области, до момента включения Днепропетровского участка в состав армии.
Attachments:
Журнал боевых действий войск ЮжнФ с 21.8.1941 по 30.9.1941 г (28.09.1941 — 30.09.1941)
Журнал боевых действий войск ЮжнФ с 21.8.1941 по 30.9.1941 г (23.09.1941 — 27.09.1941)
Attachments:
Журнал боевых действий войск ЮжнФ с 21.8.1941 по 30.9.1941 г (18.09.1941 — 22.09.1941)
Attachments:
Фрагмент першої сторінки Дніпропетровської газети за 21 листопада 1941 року.
Журнал боевых действий войск ЮжнФ с 21.8.1941 по 30.9.1941 г (13.09.1941 — 17.09.1941)
Пересадько Степан Иванович
В ночь с 25 на 26 сентября 1943 года наш полк вступил в Нижнеднепровск, предместье Днепропетровска. Немцы оставили его и отошли за Днепр. Вспоминаю, как подошли мы к железнодорожному переезду с закрытым шлагбаумом, открыли его и в полной темноте вошли в центр города. Казалось он вымер, а когда рассвело, бойцы стали стучать в закрытые ставнями окна и говорить, что пришли свои – Красная Армия. Из домов, подвалов и развалин начали выходить перепуганные жители, с радостью и слезами на глазах бросались к нам, обнимали и целовали, благодарили за освобождение.
Трудно описать, какую жуткую картину мы встретили в этом истерзанном и разрушенном городе. Вот в сквере женщина рвет на себе волосы: здесь она нашла убитых двоих своих детей, им было лет по 7-10. Недалеко другая надрывается в истерическом плаче над телом мертвого мужа. Мы обнаружили несколько колодцев, забитых трупами женщин и детей. В этом городе только наш 480 полк составил акт на 360 расстрелянных мирных жителей. А это была только небольшая часть от всех жертв. Мы также узнали, что много тысяч человек были немцами угнаны за Днепр на запад. От всего увиденного у воинов нашей дивизии удесятерилась ненависть к немецким оккупантам – этим извергам.
Перед нами был Днепр, а за ним Днепропетровск, но форсировать реку сходу уже не было сил, поскольку в жестоких боях от Харькова до Днепропетровска дивизия понесла большие потери. Получив вскоре пополнение, мы стали усиленно готовиться к наступлению: обучали личный состав, готовили лодки, плоты, из бочек сбивали понтоны. В этом нам помогало местное население. Переправочные средства готовились для штурмовых десантных групп, предусматривая переправу с ними батальонных минометов и пулеметов. А ширина Днепра в этом месте более километра.
2-го октября командир 152 стр. дивизии генерал-майор Каруна Василий Петрович собрал командиров полков и начальников служб дивизии на рекогносцировку для выбора исходных пунктов и направлений переправы, а также районов высадки наших войск на противоположном берегу Днепра. Это недалеко от нас – населенный пункт Сучаковка в районе острова Зеленый.
В это время в 480-й полк приехал зам. начальника политотдела дивизии майор Ковалев вручать партбилеты бойцам, недавно принятым в партию, а я их представлял. Был ясный солнечный день, и фотограф тут же бойцов фотографировал. Где-то около 11 часов дня мимо дома, в котором мы располагались, проехал виллис с командиром дивизии и сопровождающими. Через некоторое время смотрим: едет назад этот виллис, а в нем лежит окровавленный Каруна.
Вот что произошло. Немцы заметили рекогносцировочную группу и начали ее обстреливать. Комдив стоял открыто и не реагировал на многочисленные просьбы адъютанта и помощников укрыться. Немцы из-за Днепра сделали два пристрелочных минометных выстрела, а третьим накрыли группу. От взрыва Каруна упал на колени: осколки мины попали в голову, грудь, живот и перебили обе ноги. Тяжело раненого генерала увезли в медсанбат, где через два часа он скончался.
На место Каруны командиром 152-й дивизии был назначен полковник Кулижский Петр Иванович (все время был пьян), но он продержался недолго.
Форсирование Днепра наша дивизия начала 23 октября после небольшой артподготовки. Передовым подразделениям удалось закрепиться на небольшом плацдарме на противоположном берегу. На следующий день начал форсирование реки и 480-й полк. К счастью стоял густой туман, видимость была не более 5 метров, и противник не мог вести прицельный огонь. Многие лодки теряли направление и вместо правого возвращались на свой левый берег. По тросу, перетянутому через реку, на одной из лодок вместе с пятью солдатами стал переправляться и я. Трос утеряли, а когда причалили, оказалось, что мы на восточном берегу. Снова поплыли и добрались до западного берега. В это время туман рассеялся и нам пришлось спешно окапываться под сильнейшим артиллерийским и минометным огнем. С восточного берега подошла и села в 5-7 метрах на мель надувная лодка с 76-мм дивизионной пушкой. Я поднял солдат, залезли в воду и вытащили пушку на берег. Затем мы двинулись к поселку Дневка-2, где соединились со штабом полка.
В течение двух дней наша дивизия полностью освободила Днепропетровск от немцев. 480-й полк пошел дальше, а 2-й стр. батальон, пропагандист полка ст. лейтенант Кисель и я остались 25 октября на несколько дней в Днепропетровске для окончательной его очистки от остатков вражеских войск и наведения порядка. Нас с радостью встречало население, молодые женщины угощали вином, водкой. Разместились во Дворце культуры где-то недалеко от проспекта К. Маркса.
Утром пошли по городу и обнаружили громадное немецкое захоронение. Это было впечатляющее зрелище: большое поле, сплошь уставленное деревянными крестами, сбитыми из досок. Тьма тьмущая этих крестов, очевидно, несколько десятков тысяч. В одном из углов кладбища были могилы итальянцев и здесь же в центре стояла громадная фигура Геркулеса. После того, как подошедшая группа офицеров и гражданских все это сфотографировала, мы разрешили населению разобрать кресты на дрова. И вот через 2-3 часа на поле уже не осталось никаких признаков захоронения.
Вскоре в город прибыли местные органы власти, и мы втроем: я, Кисель и ординарец 27 октября пошли догонять свою 152-ю дивизию, которой за освобождение города было присвоено наименование Днепропетровской.
Навстречу нам с котомками за плечами двигались толпы беженцев, возвращающихся в город. Многие шли, впрягшись в повозки, на которых везли детей, стариков и свой немудреный скарб. Они с радостью нас встречали.
Переночевали в пос. Краснополье, где нас хорошо накормили и на следующий день пришли в расположение своего 480 стр. полка.
За Днепром было уже значительно меньше разрушенных сел и деревень, хотя каждый населенный пункт, каждый километр нашей земли приходилось освобождать с тяжелыми боями.
В ноябре, не помню точно какого числа, посадив пехоту на танки и СУ-152, ведем ночью наступление на один из населенных пунктов. Выбили немцев из центра села и Зам. командира полка майор Удовенко послал весь партаппарат полка вместе с солдатами очистить остальную часть. В результате выполнения этого приказа были убиты два заместителя командира батальона по политчасти, комсорг полка и многие ранены. Практически 50% политсостава оказалось выбитыми из строя.
Я под сильным пулеметным огнем перебежал улицу к хате, где располагался командир роты. Там находились его связные и несколько солдат. Сижу за столом, рассматриваю немецкие фотографии. Неожиданно на крыше хаты разорвался снаряд и большой осколок пробил потолок, доску стола и разорвал ватные брюки у моего правого колена. Повезло – раны не было, только ушиб. В хате полно порохового дыма.
К концу ноября войска стали утопать в глубоком снегу и наступление замедлилось. Стоило солдату вырыть окоп, как его тотчас же заносило снегом, двигаться вперед было невозможно, и мы временно перешли к обороне.
Наградной лист
На старшего лейтенанта Пересадько Степана Ивановича
Представлен к ордену «Красная Звезда».
«С 24 на 25 октября 1943 г. Вместе с головным 2м стрелковым батальоном форсировал р. Днепр и ворвался в пригород города Днепропетровска – Сухаревку с последующим овладением городом Днепропетровском и очищением его от мелких групп пр-ка. В наступательных боях тов. Пересадько политически обеспечил выполнение боевой задачи по форсированию р. Днепр и расширении плацдарма на правом берегу для наступления 30 октября 1943 г. В бою за село Ветровку находясь в боевых порядках 1-го стрелкового батальона обеспечил отражение 3-х контратак пр-ка и вместе с батальоном ворвался в село Ветровку. Своим личным примером и бесстрашием увлекал весь личный состав на героические подвиги. Будучи ранен в бою из строя не ушел. Достоин награждения орденом «Красная Звезда».
13 ноября 1943 г. Командир 480 стрелкового полка
майор КривобокЯ таки вважаю, що виліт був 28-го. Але далі буде. Зараз пока продовжу цей журнал. в ньому достатньо неппогано описується загальний хід подій в Дніпропетровському регіоні
Журнал боевых действий войск ЮжнФ с 21.8.1941 по 30.9.1941 г (08.09.1941 — 12.09.1941)
Attachments:
Журнал боевых действий войск ЮжнФ с 21.8.1941 по 30.9.1941 г (03.09.1941 – 07.09.1941
Мякушев Давид Антонович кавалерист
Журнал боевых действий войск ЮжнФ с 21.8.1941 по 30.9.1941 г (27.08.1941-02.09.1941)
Григорий Брук: на войне от звонка до звонка
– Родился в 1922 году в маленьком городке Градижск недалеко от Кременчуга, но в 1929 году семья перебралась в Херсон. Отец работал снабженцем на трактороремонтном заводе. Рос патриотом, в 15 лет вступил в комсомол. В 1939 году окончил десять классов средней школы и в сентябре того же года стал студентом Днепропетровского химико-технологического института имени Дзержинского.
– В сорок первом году, конкретно в вашей студенческой среде, были разговоры о возможной войне с Германией?
– Не было. Студенты были полностью поглощены учебой, комсомольской работой, и хоть каждый из нас проходил в институте первоначальную военную подготовку и сдавал нормы на значок «Ворошиловский стрелок» и тому подобное, но будущее виделось мирным и безоблачным. Выступление Молотова о германском вторжении у молодежи не вызвало никакой паники, все мои товарищи были уверены, что «Наш отпор и могуч и суров» и с немцами покончат за считанные недели. Старшее поколение отреагировало совершенно иначе: люди с жизненным опытом и не опьяненные ежедневной шапкозакидательской пропагандой о нашем превосходстве во всем сразу осознали, что впереди – долгие годы жестокого военного лиха. Мы сдавали летнюю сессию, и сразу увидели разницу в отношении преподавателей к нам: на некоторых экзаменах просто брали зачетки у студентов и сразу ставили неплохие оценки, понимая, что нам скоро придется уходить на войну. А мы… Через дорогу от здания института висел огромный лозунг – «Будем бить врага на его территории!». И мы верили. И верили не только этому лозунгу… Где-то через неделю всех студентов первых двух курсов собрали вместе и перед нами выступил секретарь комсомольского бюро института. Речь его была короткой: «У всех студентов отсрочка, броня от армейского призыва до окончания войны, но сейчас складывается сложная ситуация. На заводах города большинство рабочих уже призвано в Красную Армию, оголилось огромное количество рабочих мест, и надо помочь Родине и рабочему классу!» Надо так надо, если комсомол направляет, так это свято. Я получил направление на комбайновый завод имени Ворошилова, уже перешедший на выпуск артиллерийских снарядов. Мы работали на заводах и параллельно сдавали сессию. Я с товарищами еще в первые дни июля пошел в военкомат записываться добровольцем на фронт. Мы узнали, что формируется из студентов-комсомольцев Коммунистический добровольческий полк. Но нам отказали, сказав, что уже есть заявления от семи тысяч добровольцев, и от желающих отбоя нет, а им нужно отобрать в эту часть только полторы тысячи человек. Потом спрашивают: «Вы, вообще, с какого института?» – «С химико-технологического» – «С вашего никого не берем. У вас железная бронь. Только по специальному разрешению будем направлять в военные училища». Мы усмехнулись, война ни сегодня-завтра кончится, зачем нам тыловые училища. Прошло еще две недели, и мы с товарищами пришли уже в отдел кадров с просьбой снять с нас бронь. Стояли у дверей отдела кадров до вечера, пока нам не сообщили, что наша просьба удовлетворена и бронь аннулирована. Утром опять являемся в военкомат, причем пришли все, никто не «сошел с дистанции». В военкомате просим отправить добровольцами на фронт. Ответ – «Ждите вызова».
Тридцатого июля меня призвали и отправили в Днепропетровское артиллерийское училище, формируемое на базе окружных курсов усовершенствования артиллерийского комсостава. Набрали в училище две с половиной тысячи днепропетровских студентов и вчерашних выпускников городских средних школ, добавили человек триста, призванных из запаса. Всех набранных привели колонной на территорию курсов, и объявили, что с сегодняшнего дня мы зачислены в Красную Армию и являемся курсантами ДАУ (Днепропетровское артиллерийское училище. – Прим. автора). Через три дня все училище было отправлено на дальние оборонительные подступы к городу. Мы заняли указанный рубеж и стали готовить для себя оборонительные укрепления. Это в районе Краснополья, к югу от города, в сторону Запорожья.
– Если я Вас правильно понял, то получается, что три тысячи человек на третий день после призыва без какой либо подготовки бросили на передовую?
– Фактически, да, но есть свои нюансы. Перед войной в старших классах средних школ и в вузах была хорошо поставлена первоначальная военная подготовка. Стрелять из винтовки умели все без исключения, и, кроме того, мы знали как кидать гранаты, хотя на занятиях бросали только болванки. Проблема была с оружием и обмундированием. На такую ораву сразу не смогли найти достаточно оружия, поэтому наше училище заняло оборонительный рубеж, когда у курсантов была одна винтовка на троих. Но вскоре нам прямо в окопы привезли винтовки, но почти все без штыков. Курсантам выдали сначала по двадцать патронов на винтовку, и к моменту вступления в бой примерно 80% курсантов имели личное оружие. Стрелковое оружие было разношерстным: кому-то выдали «трехлинейку», кто-то получил СВТ. А потом привезли трофейные винтовки, захваченные у поляков в тридцать девятом году. Но к ним не было патронов. Нам также привезли противотанковые гранаты и бутылки с «коктейлем Молотова». Совсем не было ручных гранат, а про автоматы мы тогда и не слышали. Училище прибыло на передовую, имея в своем составе только одну батарею из трех 76-мм, так называемых шнейдеровских орудий, еще дореволюционного выпуска, и малый запас снарядов. Нас спасло следующее: с момента прибытия на позиции и до вступления в первый бой у нас был запас времени – две с половиной недели. И за этот короткий период командиры смогли подготовить курсантов к бою. Комсостав обучал нас тактике ведения пехотного боя, приемам штыкового боя, мы тренировались бросать гранаты и как правильно окапываться. За две недели, сколько успели, прошли курс боевой подготовки. Вооружение добывалось любыми способами. Через наши позиции откатывались остатки разбитых частей. Так мы их «раскулачивали» под расписку, забирая оружие по-махновски. Пару раз доходило до перестрелок – некоторые отступающие не хотели добровольно его отдавать, несмотря на то, что шли в тылы на переформировку, а не с нами – в атаку. Командиры выкручивались как могли, воевать-то чем-то надо. Патроны и остальное снаряжение дополняли с миру по нитке до комплекта уже прямо перед первым боем, но опять же, на всех не хватило. Станковых и ручных пулеметов у нас вообще не было, но через две недели с нами в линию обороны встала кавалерийская дивизия. Так, я видел, как несколько пулеметных расчетов от кавалеристов были переданы в распоряжение командования училища. Уже в конце августа училище имело свою пулеметную роту. Сзади нас встали зенитчики на прямой наводке. Смех и грех был с нашим обмундированием. Невозможно было сразу найти три тысячи комплектов обмундирования, а главное, не нашлось сапог. Многие так и пошли в бой в гражданских ботиночках. Но все эти издержки никак не влияли на наш боевой дух. Что-то воспринималось с юмором, а на остальное просто не обращали внимания… Еще одна деталь: несмотря на то, что воевали мы простыми стрелками, наши курсантские подразделения, как это принято в артиллерии, делились на батареи и дивизионы. Моей батареей командовал капитан Воронцов. Еще один важный аспект. На каждые десять курсантов приходился один человек из комсостава. А это были опытные и кадровые командиры. Поэтому мы очень грамотно оборудовали наши оборонительные позиции, не забыв сделать разветвленные ходы сообщений.
– Вы имели информацию, что происходит на других участках фронта ?
– Мимо наших позиций потоком шли колонны беженцев, везли раненых или же просто отходили разрозненные группы красноармейцев из разбитых в первых приграничных боях частей. От отступавших мы чего только не наслушались: и мол, немец давит, немец – сила, у немцев сплошь один танки, все небо – немецкое, что немецкие летчики наших «сталинских соколов сбивают пачками», и что скоро нам всем хана и спасения нет. Но если рассказчики видели, что рядом с нами стоит какой-то лейтенант или политрук, то ничего не говорили, а шли молча. Но если уж проходили рядом с рядовыми курсантами, то говорили напрямую все, что думали, не боясь, и ничего хорошего мы от них не слышали. Эти люди были морально сломлены. А мы, курсанты, все были молодые патриоты, воспитанные при советской власти, и были готовы умереть за Родину в любую секунду. Все эти панические настроения нами просто презирались. Мы тогда еще не знали цену жизни.
Один фактор я обязан упомянуть. В училище были отличные политруки, кадровые комиссары, которые умели убеждать и поднять боевой дух, и настроить на бой. Кстати, весь политсостав училища ходил в атаки вместе с курсантами, и, насколько мне известно, никто из наших политруков не выжил.
– Первый свой бой хорошо помните?
– Первый бой помню смутно. Мы пошли в атаку, и все было как будто во сне. Вскочил вместе со всеми, побежал вперед, что-то кричал, стрелял на бегу… а затем провал. Очнулся уже лежа на земле рядом с другими курсантами. Мы залегли под пулеметным и минометным огнем. Все куда-то стреляют, но немцев не видно… А вот первого своего убитого немца я хорошо запомнил. Нас с утра дважды бомбили, а затем был долгий артиллерийский и минометный обстрел, под прикрытием которого немцы пошли в атаку. Какая-то серая масса идет на тебя, наши все стреляют, не видя лиц и не особо целясь. Вдруг я увидел, что справа от меня, метрах в пяти, кто-то спрыгнул в нашу траншею. Поворачиваюсь – а это здоровый немец. И я от живота, не целясь, моментально выстрелил. Он упал… я понял, что убил его. Первый раз в жизни… убил! И меня тогда охватил ужас. Я бежал по ходу сообщений, долго… бежал и задыхался. Оглядываюсь – а этот немец так и лежит на том же месте. И я снова побежал, пока меня не схватил за рукав мой сосед по траншее, пожилой боец из кавалерийской дивизии: «Сынок, ты что на одном месте крутишься-вертишься!? Стрелять умеешь, так давай стреляй! Ждешь, когда тебя подстрелят?! Запомни! Не убьешь ты – убьют тебя! Давай, становись рядом со мной!»
А у меня пелена встала перед глазами от стресса, оттого, что я сейчас убил человека. Немцы тогда еще не воспринимались нами как смертельные враги, которых надо всех до единого истреблять, как бешеных собак. Оказалось, что я все время бегал на одном месте рядом с убитым немцем… А потом туман в глазах рассеялся, я увидел фигуры в двадцати метрах перед собой. И опять стал стрелять вместе с теми, кто еще оставался живой в окопах. И я застрелил еще одного… метров с десяти… Точно, мой второй.
Эта немецкая атака захлебнулась, и они откатились назад. Я подошел к трупу застреленного мною в траншее немца, долго смотрел на него и не мог успокоиться… как… как… Молодой, высокий немец… А потом перестал обращать на его труп внимание.
От меня долго не отходил тот кавалерист, он все пытался опять и опять объяснить самый простой принцип войны – «Или ты, или тебя». Мне потом много пришлось убивать, десятки раз… но этого первого своего немца забыть не могу… Хоть и выглядел я внешне как гренадер – здоровый, рост за сто девяносто сантиметров, но всегда был, как говорится, домашним мальчиком, тихоней, совершенно не умел драться и особой храбростью в юности не отличался. А тут за один бой полностью поменялся. И после этого – ни жалости, ни сомнений.
В этот день у немцев все шло по обычному стандартному распорядку, который они в начале войны неуклонно соблюдали: в шесть вечера они прекращали воевать, уходили на отдых до утра. А мы собирали тела убитых и раненых, забирали патроны у погибших, восстанавливали свои разбитые окопы.
Возле меня, метрах в пяти, присела покурить группа из шести курсантов. И вдруг одиночная мина попадает прямо в них. Всех уложило наповал! Мы сели возле погибших. И кто-то из ребят тихо запел первую строчку «Интернационала»… Просидели возле убитых всю ночь. А на рассвете пошли в атаку.
Сначала поднялись с фланга кавалеристы в пешем строю. Немцы их всех до единого выкосили огнем. А потом наступила наша очередь идти в атаку. За первые четыре дня оборонительных боев и наших непрерывных контратак училище потеряло 70% личного состава. В августе, в одной из атак, я получил пулевое ранение в ногу.
– Тяжелое ранение?
– Нет, легкое. Пуля прошла навылет. Я мог сам идти, да еще тяжелораненого товарища на себе вынес в тыл. Кругом идет бой, артобстрел не прекращается. Дотащил его до санитарного блиндажа, его было видно издалека, там еще флаг развивался с красным крестом. Ступеньки крутые вниз, а у меня уже силы кончились, крови много потерял. Как раненого спустить в блиндаж? Кричу: «Помогите, здесь раненые!» Но никто не вышел. Спускаюсь один… а там, за натянутой плащ-палаткой, военврач, со «шпалой» в петлице… забился в угол от страха, напялив на себя каску. А рядом три санитарки, молодые девушки, ревут в один голос. Говорю им: «Нас двое раненых, надо помочь». Никакой реакции – все просто обезумели от страха. И тогда я впервые в жизни заматерился. Так на них наорал, что они немного пришли в чувство. Но выйти из блиндажа наверх они по-прежнему боялись. Сказал военврачу: «Товарищ капитан, пойдемте со мной!» Занесли раненого. Санитарки стали перевязывать. Мне рану обработали и зашили. Я встаю… военврач спрашивает: «Куда?» – «Покурить…» Вернулся к ребятам, на передовую.
– Немцы делали попытки как-то воздействовать на боевой дух обороняющихся, разложить курсантов?
– Я не помню, чтобы именно нас пытались распропагандировать, например, чтобы через громкоговорящие установки обращались с призывами – “Красные юнкера, сдавайтесь!» Они знали, что в обороне против них стоят курсанты, и понимали, что нас нельзя заставить сдаться. Обычные листовки они кидали с самолетов во время бомбежек. Листовки обычные, со стандартным текстом – «Бей жида-политрука!». На другой стороне листовки, на обороте, – пропуск в плен… Почти все наши курсанты были комсомольцами. Мы обороняли свой родной город. Кроме того, у нас 25% личного состава были днепропетровские евреи. Так о какой сдаче в плен могла, вообще, идти речь?! За все время обороны помню только один случай, что курсанта расстреляли за дезертирство с поля боя.
А на левом фланге от курсантов в оборону встала дивизия, сформированная из приписного состава, из местных запасников, призванных из сельских районов. Так там всякого хватало в то проклятое лето сорок первого. И хватало повального драпа, когда толпой поднимали руки вверх, как только видели первый немецкий танк. Стойкими в летних боях сорок первого года были только кадровые части Красной Армии. А остальные… лучше не вспоминать…
Шпионов засылали нашу оборону прощупать. Одного такого я видел лично. Как-то пришел в штаб дивизиона с донесением, а там как раз начштаба майор Яровецкий допрашивает одного подозрительного гражданского парня. Рядом с домом сидел и курил на скамейке наш командир полковник Отопол-Дубровицкий (Атонов-Дубровицкий?) – добрейшей души человек, отличный артиллерист, воевавший офицером еще в Первую мировую. Он слышит все вопросы начштаба к задержанному и говорит мне: «Что он с ним лясы точит? Ты посмотри на него внимательно! Одет в старые штаны, две косоворотки – одна поверх другой. Босой, веревкой подпоясан, руки и ноги грязные – вырядился, как в театре. А речь-то грамотная, городская! Явный шпион!» Начштаба услышал слова полковника, до него дошло, что все выглядит подозрительно, он сразу вызвал двух красноармейцев и приказал доставить задержанного в штаб училища. Ребята засмеялись: «Доставим, куда он денется». Но только отошли за ворота, как этот хлопец кинулся наутек. Крики – «Стой! Стрелять буду!»
Догнали, связали. Через пару дней снова пришел в штаб. Полковник меня увидел и сказал: «Знаешь, кто это был? Не просто шпион, а резидент. Владеет кроме русского языка еще английским, немецким и французским».
– Расскажите о комсоставе училища? Кто вам особо запомнился?
– Училищем командовал комбриг Михаил Осипович Петров. Комиссаром училища был Шварц. Начальник штаба – полковник Тельнов. Дивизионами командовали полковники Лавров, Бакланов, Епифанов и уже упомянутый мной Атонов-Дубровицкий. Судьбу комбрига Петрова я достоверно не знаю. Его тяжело ранило 6 августа в обе ноги, и комбрига отправили в тыл. После войны один из бывших курсантов мне рассказал, как он слышал от кого-то, что Петров, уже будучи генералом, погиб осенью сорок третьего года на Калининском фронте – попал в немецкую засаду и был убит. Комсостав училища погиб почти полностью в сентябрьских боях на левом берегу Днепра. Выжил тогда только майор Омельчук и еще несколько взводных лейтенантов.
– В конце августа был приказ о выводе училища в тыл. В строю еще оставались примерно девятьсот человек. Почему был отменен этот приказ ? Ведь училище уже было заменено свежими частями и стояло во второй линии обороны города, и вроде сил для защиты Днепропетровска на передовой на тот момент хватало на всех направлениях.
– После войны был разговор между выжившими в сорок первом курсантами на эту тему. Никто точно не знает, почему приказ о выводе училища в глубокий тыл был отменен. Я думаю, причина в следующем. Немцы переправились по уцелевшему мосту на левый берег Днепра и захватили плацдарм. Это место называется Ломовка. Мы несколько раз ходили в атаку, но не смогли продвинуться. Потом нас сменили новые дивизии – подошли танкисты. Но немцев сбить с плацдарма не вышло.
После отвода с передовой был оглашен приказ о передислокации училища в глубокий тыл. Был отправлен первый эшелон с имуществом училища на место новой дислокации ДАУ в Томск. Меня, как легкораненого, в составе небольшой группы из двадцати курсантов отправили с первой партией. Это было, кажется, 9-го сентября. А следующая группа курсантов прибыла только в конце октября уже из Харькова. В Томске оказалось всего пятьдесят курсантов из нашего набора, и этого с трудом хватило на укомплектование одной курсантской батареи. Прибывшие вслед за нами товарищи рассказали, что училище отдельными подразделениями участвовало в боях за город, и к своим вышло живыми всего человек сто. Они отступали к Харькову.
Большей части из выживших на месте присвоили звание младших лейтенантов, на них заполнили наградные листы и распределили по частям, а часть курсантов отправили в Томск.
– В конце июня сорок первого года в Днепропетровске был сформирован 1-й Добровольческий полк политбойцов, на 80% состоявший из студентов – комсомольцев днепропетровских вузов, – этот полк погиб в боях в районе Первомайска. Тысяча добровольцев. После войны нашли только двадцать два человека в живых из состава этого полка.
А сколько выжило из курсантов-добровольцев ДАУ?
– Осенью сорок первого в живых в строю оставалось сто пятьдесят человек курсантов. Это без учета тех курсантов, кто был ранен в первых боях за Днепропетровск и отправлен в тыловые санбаты и госпиталя. Что с ними было дальше, никто не знает, но в училище они не вернулись. Впереди у нас было три с половиной года жестокой войны, и шансов уцелеть в этой мясорубке у нас было немного. Человек тридцать бывших курсантов нашли после войны, когда создавали музей боевой славы. Я очень надеюсь, что нас выжило больше.
Статистика потерь по первому набору ДАУ страшная. Сколько прошли войну и остались живы? Один из двадцати? Из тридцати? С моего курса института, из тех, кто со мной вместе попал в артиллерийское училище, только я один вернулся живым с войны… Судьба нашего курсантского полка ДАУ мало чем отличалась от участи других подобных подразделений, сформированных из курсантов. Например, в доме напротив живет участник войны по фамилии Рудник, он попал на передовую в Сталинград в составе сводного полка курсантов Грозненского пехотного училища. От полка в две тысячи пятьсот человек через десять дней боев осталось девять человек в строю. Подо Ржевом я лично видел, как в атаку шла стрелковая бригада, сформированная из курсантов военных училищ. Один батальон был с летными петлицами. Спросили: «Кто такие?» Отвечают: «С летного училища». Их в пехоту всем курсом отправили – все равно летать не на чем. Никто из них целым из боя не вышел, всех положили…
Всем известен подвиг подольских курсантов, закрывших грудью столицу, у них процентов 20% в живых осталось. Один из них, тоже рядом со мной живет, Павел Исаакович Буянер, про те бои рассказал. В 1946 году у нас в гарнизоне был молодой капитан по фамилии Новиков. Имел пять нашивок за ранения. Один раз стали с ним вспоминать войну, и я упомянул в разговоре с ним, что мне довелось воевать подо Ржевом. Он ответил, что и он там побывал, и что Ржев – это не самое страшное место на войне. Потом он рассказал о себе. Весной сорок второго года на Волховский фронт привезли четыре бригады, полностью сформированные из курсантов пехотных тыловых училищ. Их бросили в прорыв под Мясным Бором, где эти бригады попали в окружение. Два месяца в окружении, дикий голод и полное отчаяние. Из его 22-й отдельной стрелковой бригады, из почти пяти тысяч бойцов и командиров вышло к своим двести человек. Их откормили, переодели и часть бывших курсантов отправили на курсы младших лейтенантов. Но по насмешке судьбы в сентябре весь этот курс ушел на пополнение подо Ржев, и там последних ребят из этой бригады добили.
– Что ждало курсантов ДАУ в Томске?
– Прибыли в военный городок ТАУ (1-е Томское артиллерийское училище). Нам указали на отдельно стоящий двухэтажный корпус, сказали, что здесь теперь будет дислоцировано ваше ДАУ. Как я уже заметил, к ноябрю нас набралось всего пятьдесят человек из курсантского полка, и в конечном итоге всех свели в две учебные батареи. Остальной набор провели на месте. Курс обучения будущих командиров-артиллеристов продлился всего пять месяцев. А в ноябре, с подозрением на сыпной тиф, я попал в лазарет. Оттуда перевели в городскую больницу и там определили, что у меня скарлатина. Пришлось провести полтора месяца в карантине. Вернулся в свою учебную батарею, а там по ускоренной программе курсанты уже столько материала прошли, что я опешил: «Как все наверстаю?!»
Учили воевать на гаубицах калибра 122-мм и 152-мм. Кроме матчасти орудий, топографии и прочих артиллерийских премудростей, мы также изучали трактора НАТИ, на которых эти пушки перевозились. Успели провести несколько учебных стрельб, от каждого отделения выбирался один стреляющий. Одели нас в обычные шинели, яловые сапоги, на головах буденовки… каждый день часов восемь мы проводили в поле, в сугробах на учебных занятиях. А морозы в ту зиму стояли лютые, никому из нас мало не показалось. Каждое утро кросс вокруг военного городка в нательных рубахах… а сколько там градусов на термометре никого из комсостава училища, видимо, особо не заботило. Курсантский паек был урезан, так как в Томск эвакуировали несколько военных училищ, и дать нам положенный паек было невозможно. Так что, наголодавшись и намерзшись, мы ждали отправки в действующую армию, как манны небесной. В начале весны сорок второго года нам присвоили звания младших лейтенантов, выдали белые полушубки, и эшелон с только что выпущенными командирами-артиллеристами 1-го выпуска ДАУ отправили на фронт. В Ярославле начали распределять по частям. Почти весь выпуск попал на Северо-Западный и Калининский фронты. Я получил направление в 1030-й артиллерийский полк 78-й стрелковой дивизии, только что прибывшей на Калининский фронт после формировки в Средней Азии. Дивизия стояла в Костроме, в резерве фронта. Дивизионы артполка были полностью укомплектованы, и поначалу меня назначили командиром взвода боепитания дивизиона. Через несколько месяцев я стал командиром огневого взвода, а после взятия Запорожья меня назначили командиром 5-й батареи 2-го дивизиона 1030-го артполка. В этой должности я прошел до конца войны.
